Посвящается всем невинным жертвам преступлений А не спеши ты нас хоронить... "ЧайФ"

...при проведении надлежащей медицинской экспертизы и при наличии заверенной нотариусом письменной просьбы со стороны больного или же его родителей (опекунов)...

"Закон об эвтаназии", возможная формулировка

    Боль... Вечная боль, рожденная сознанием... Боль физическая, боль моральная... Сколько можно терпеть? Сколько? Да и нужно ли? А если нужно, то кому? Нужно ей, не видящей больше в жизни ни единого светлого пятна? Нужно близким, которые, видя ее боль, сами страдают не меньше? Так кому это нужно, кому?!
    А есть ли смысл поддерживать эту видимость существования?..

    Мне очень тяжело это вспоминать. Чувства вновь обрушиваются смертоносной лавиной. Но каждая мелочь навсегда останется в моей памяти...
    Я долго переваривал слова, сказанные мне в коридоре ее квартиры. Они оглушили, как гром средь ясного неба. (Нет, это приевшееся выражение, которое уже никому ничего не говорит.) Наверное, примерно так ощущает себя первые мгновения контуженный. Мир существует вокруг него, но время внутри остановило свой бег. Ты один в тишине, закрытый от всего окружающего.
    И лишь эта фраза снова и снова прокручивается в голове, как склеенная магнитофонная лента. Четко, делая паузу после каждого слова, чтобы оно врезалось в твой мозг и не исчезло никогда.
    "Ее (пауза - прекрасное, смеющееся лицо перед глазами) изнасиловал (огромная пауза - бесконечно черная пустота, трепетный ужас, дрожь во всем теле) какой-то (пауза - безысходность, вызванна неизвестностью) ПОДОНОК (пауза - пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки)". И снова...
    Я еле удержался на ногах. Похоже, Костя заметил это и предложил присесть. Я поразился его хладнокровию. Но он, должно быть, уже просто прошел мою стадию. А может, из-за своего детского непонимания не осознает всего ужаса произошедшего. Двенадцать лет - это еще не тот возраст...
    Я сел и долго не двигался, не произносил ни слова. Костя стоял напротив, прислонившись к шкафу. Пару раз он порывался что-то произнести, но, видимо, мозгов хватало каждый раз промолчать.
    Наконец я смог выдавить из себя:
    - Где она сейчас?
    - В больнице, - ответил Костя, как будто это и так должно было быть всем понятно. Ужас стал еще холоднее.
    - Что... - закончить вопрос у меня уже не хватило сил, какой-то комок застрял посреди горла. Но Костя продолжил и сам:
    - Кажется, она двигаться не может. Я точно не знаю. Мама с папой сейчас там.
    - А какая больница? - мне было необходимо это узнать.
    - Я не знаю...
    Вот так.
    - Костя, можно я подожду здесь твоих родителей?
    Костя пожал плечами и ответил:
    - Пожалуйста. Только мне уроки надо делать, так я пойду. - Я машинально кивнул головой. - Вон пульт, можешь телевизор включить.
    Какой к черту телевизор?! Да что ты... Что с него взять?..
    Примерно через час раздался телефонный звонок, Костя поднял трубку, и из его слов я понял, что он разговаривает с мамой. Я подошел и шепотом попросил узнать номер больницы. Он объяснил маме, что я у них дома, и спросил номер. Я завороженно ждал. Не произнеся больше ни слова, Костя повесил трубку.
    - Ну? - чуть ли не крикнул я.
    - Мама сказала, чтобы ты уходил и больше не появлялся. - Он опустил глаза.
    Я давно знал, что его мама не очень хорошо ко мне относится, но такое... Уже позже, обдумав все это тщательнее, я понял, что она во всем винила меня. Конечно, ведь это именно я вечно пропадал с Мариной на улице, это я приучил ее поздно возвращаться домой... И совершенно не важно, что все это случилось днем... В глазах ее матери я стал виновником всего. А сделанное позже...
    А тогда я просто ушел как побитая собака.
    Дома я сделал попытку заглушить моральную боль, подменив ее физической. Я долго неистово колотил кулаками в бетонную стенку, представляя себе того ПОДОНКА. Удар в нос, по почкам, в солнечное сплетение и опять по почкам. А потом до одури в лицо, в лицо, в лицо... Остановился лишь тогда, когда нервы донесли боль до сознания. На одной руке была размазана кровь, а на второй костяшки покраснели и пульсировали страшной болью. Возможно, кость дала трещину, но меня это не волновало.
    Физическая боль появилась, но моральной не убавилось. Я не мог прогнать тот ужас, что появился раньше. Ужас не самого произошедшего преступления, а ужас, вызванный болью и страхом за нее. Содеянное уже не воротишь, как бы ты этого ни хотел, но любимый человек... Если это было таким ударом для меня, то я боялся даже представить всю ту боль, что обрушилась на нее. В какой-то момент я даже пожелал ей помутнения рассудка, лишь бы спасти ее разум. Помутить рассудок, чтобы спасти разум...
    В бессилии я повалился на кровать. Я хотел слез, но они не появились... Мне хотелось, чтобы Марина оказалась рядом, и я мог бы ее просто обнять, укрыв тем самым от всех бед и невзгод. Банальные мысли...

    Прошло несколько мучительных недель, в течение которых я разными путями пытался хоть как-то прорваться к Марине, узнать хоть что-то о ее состоянии. Но почти все попытки были тщетны. Ее родители заслонились от мира каменной стеной. В конце концов мне все-таки удалось выяснить, что Марину привезли домой, но о ее самочувствии - ничего.
    Я постоянно пытался выловить Костю в школе, но, похоже, его родители предвидели и это. Учителям было наказано не подпускать меня к нему ближе тридцати метров, уж что им там наплели - не знаю, да и не желаю знать.
    Но я уговорил его одноклассницу, и она привела Костю в укромное место на школьном дворе. Завидев меня, Костя сразу попытался уйти, но взял его за плечо и сказал:
    - Костя, послушай меня, пожалуйста. Я не сделаю тебе ничего плохого, ты же меня знаешь. И ты знаешь, как мне дорога твоя сестра. Я не знаю, почему твои родители запретили тебе со мной общаться, я не знаю, почему мне нельзя ничего знать о Марине, - голос стал повышаться. - Но мне нужно это знать, нужно!!! - Костя не уходил, стоял, боясь встретиться со мной взглядом.
    Взяв себя в руки, я произнес: - Сейчас ты можешь уйти, и тогда твой долг перед родителями будет исполнен. Но подумай о Марине. Была бы она против того, чтобы я все узнал?
    Он молчал. Но и не уходил. Наконец он все-таки решился:
    - Марина сейчас дома. - Я решил не прерывать его, хотя чуть не выкрикнул: "Как она?" - Она не может двигаться. И говорить. Вообще. Только глазами может двигать. А так все время лежит.
    - Спасибо, Костя.
    Он взглянул мне в глаза и сказал: - Ладно, мне нужно идти.

    После этого мы с ним постоянно встречались. Родители Марины не подпускали меня к квартире на пушечный выстрел, а потому я поддерживал связь через Костю.
    Но все мои просьбы передать Марине весточку от меня так и не принесли результата. Уж очень сильно Косте внушили, что я для нее - зло, и любое упоминание обо мне для Марины будет ударом. Никакие уговоры, что она может даже обрадоваться, не могли поколебать его.
    О том, что с Мариной можно "разговаривать", он мне сам сказал, кстати. Она не могла ничего произнести, но ей можно было задавать вопросы, на которые она отвечала глазами. Раз моргнет - "да", два раза - "нет". Конечно, это всего лишь одностороннее общение, ведь как она могла бы задать вопрос сама?
    Это было страшно. Но самое страшное было еще впереди.

    Как-то раз Костя пришел на встречу очень хмурый. Уже почти месяц он сообщал мне, что с Мариной все хуже. На ее глазах почти постоянно видны застывшие бусинки слез. Она сильно похудела. А родители становятся все более раздражительными. Ухаживать за дочерью, которая не может без посторонней помощи даже сходить в туалет - это... Ладно, не буду об этом.
    И вот он пришел, и я заметил, что он опять пытается спрятать свои глаза. Я испугался.
    - Что случилось, Костя? - спросил я, боясь услышать самое страшное.
    - Марины скоро не станет... - тихо произнес он.
    Мои наихудшие подозрения оправдались.
    - Но ведь от паралича, кажется, не умирают...
    - Нет, ты не понимаешь... - Костя шмыгнул носом, по его щекам лились слезы. - Она сама попросила...
    - Попросила что? - до меня не доходило.
    - Чтобы ее убили, - сквозь слезы донеслось до меня. Мои глаза тоже заволокло туманом. Как будто издалека я услышал быстрые убегающие шаги.
    Как - убить? В первое мгновение я не мог осмыслить услышанное. Но потом вспомнил про эвтаназию, вспомнил про безболезненное умерщвление людей по их же просьбе... Но как Марина могла попросить убить себя? Как она вообще могла попросить?

    Осознав все произошедшее, я решился на последний шаг. Это был шаг отчаяния. Не хочу вдаваться в подробности, как мне удалось это сделать, не хочется подставлять всех тех, кто помог мне.
    Я действовал быстро, боясь опоздать. В один из следующих дней, когда дома у Марины был только Костя, я взломал входную дверь. Костя недоуменно взирал на меня из комнаты. Воспользовавшись его удивлением, я схватил его и скрутил приготовленным жгутом. Рот заклеил клейкой лентой. Делая все это, я просил у него прощения, пытаясь доказать, что все это лишь на благо его сестры. Объяснять что-то еще и уговаривать у меня уже не было времени, да к тому же я боялся упустить последний шанс.
    А потом я просто увез Марину. И все. Больше меня не видели ни ее родители, ни Костя. Я исчез для всех.
    Только в машине я позволил себе взглянуть на Марину. Пока я ее выносил, даже не решился как-то... Как же она изменилась! Страшно похудела, превратившись чуть ли не в мумию, а глаза, обрамленные черными кругами, смотрели откуда-то из глубины глазниц. И в этих глазах стояли слезы. Сколько уже слез я повидал за последнее время?! Но за этими слезами я смог увидеть то, что не видели даже ее родители.
    Я взял ее за руку, нежно погладил, надеясь всей душой, что она почувствует это, и сказал первое, что пришло на ум: "Все будет хорошо..."

    Я готов был провести рядом с ней всю свою жизнь. К сожалению, из-за того, что мне пришлось скрываться (ведь теперь я стал преступником), я не смог взять ее в жены официально. Но свадьбу я все-таки устроил. Как и положено, с шампанским и золотыми кольцами.
    А через несколько месяцев я заметил, что худоба стала менее заметной, и Маринина кожа стала приобретать прежний оттенок.
    Как-то я сидел рядом с ней и читал вслух книгу. Даже помню, какую - это были "Блуждающие звезды" Шолом-Алейхема. И вдруг в какой-то миг мне показалось, что ее рука чуть-чуть пошевелилась. Не поверив своим глазам, я встряхнул головой, решил, что это уже сказывается долгое чтение. Но минут через пятнадцать я вновь заметил чуть заметное движение левой руки. Я схватил Марину за пальцы и спросил:
    - Марина, ты чувствуешь это? - и стал мягкими движениями поглаживать ее ладонь. Моргнула - "Да"!
    - Маришка!!! - завопил я, обнял ее, неподвижно лежащую на кровати, и расцеловал.
    Я всей душой надеялся на это чудо и молил Бога, Черта, кого угодно, лишь бы это произошло. Ведь ее паралич был вызван не болезнью, а тяжелейшим нервным потрясением. Ее клетки были живы и могли выполнять свои функции.
    Чудо произошло. И это было только его начало...